«Женщина стоит на балконе, развешивает бельё. У степного ветра ледяные ладони, он рвёт лепестки во дворе моём. И лепестки, кремовые и белые, яблоневые и абрикосовые, сбиваются в стаи, избавляясь от тела, и летят, бесконечно розовые в лучах восходящего солнца, летят на восток и на запад,
на юг и на север, и по всей по земле несётся
их исчезающе нежный запах.»
(с)
В моем «кордебалете» прибавление - гольфины винного цвета. Осенью будет особенно приятно надевать их. Прекрасные. Осталось найти где-нибудь кофейные. Тоже для осени.
Иногда что-то из нашей еды долго не съедается. Но стоит в своей кастрюльке/чашке/сковородке в углу холодильника, пока совсем не переродится, и только потом отправляется в мусорное ведро. А теперь нужно выкинуть полгода. Вместе с кастрюлькой. А значит, признать, что получилось не очень и жрать это невозможно. И... не такой уж я и садист, заставлять тебя есть это, да?
Я могу уехать, в холодильнике есть вермут, а наши ночные прогулки заканчиваются грохотом железной двери «Пусть все знают, что мы пришли домой!» - то, может и черт с ней, с «кастрюлькой» этой. Не первый и не последний раз.
на юг и на север, и по всей по земле несётся
их исчезающе нежный запах.»
(с)
В моем «кордебалете» прибавление - гольфины винного цвета. Осенью будет особенно приятно надевать их. Прекрасные. Осталось найти где-нибудь кофейные. Тоже для осени.
Иногда что-то из нашей еды долго не съедается. Но стоит в своей кастрюльке/чашке/сковородке в углу холодильника, пока совсем не переродится, и только потом отправляется в мусорное ведро. А теперь нужно выкинуть полгода. Вместе с кастрюлькой. А значит, признать, что получилось не очень и жрать это невозможно. И... не такой уж я и садист, заставлять тебя есть это, да?
Я могу уехать, в холодильнике есть вермут, а наши ночные прогулки заканчиваются грохотом железной двери «Пусть все знают, что мы пришли домой!» - то, может и черт с ней, с «кастрюлькой» этой. Не первый и не последний раз.